- Ты что здесь делаешь? Пора и честь знать! - обратился он к Денису, который застыл у экспозиции древнерусской иконной живописи.
- Гляжу. Такие и у нас есть,- показал он на древнюю икону XVI века строгановского письма.- И на эту похожие есть. И на эту.
- Да ты откуда?
- Из Кокшеньги я.
Академик Забелин, основатель Исторического музея, хорошо знал, что такое Кокшеньга, край народных ремесел и деревянных церквей. Многие изделия из бересты и лыка в Историческом музее и по сей день - кокшеньгские. Они разговорились, и весной, набив полный пестерь бусами, ножиками, ярким ситцем и прочей мишурой, Денис отправился пешком домой. А осенью, вернувшись в Москву, он вывалил на пол перед растерянным Забелиным целую котомку икон, медных складней и старинных крестов с зеленой и голубой финифтью, почерневших от древности староверских книг. Денис пробил верную тропу к обогащению - все эти ценности стоили немалых денег. Он нашел пути и к немецким перекупщикам - усилиями этого ревнителя старины немало ценностей ушло за границу.
А обогатившись и остепенившись, богомольный Денис начал замаливать свои грехи. За набожность и истовость в вере староверы выбрали его своим наставником, вручили ключи от молельни - старой зимовки, где хранилось немало богатств. Как попасть в эту молельню, куда не только неверующим, но и всем инаковерующим, тем, кто накладывает крест тремя перстами, вход был закрыт?..
Черницын направил розвальни, в которых лежало четыре пуда соли, к резным воротам крепкого, из бревен вполобхвата, кузнецовского дома. Денис встретил незваного гостя по всем законам кокшеньгского гостеприимства, посадил его в красный угол, напоил его чаем с пирогами. Внимательно рассматривал широкий мандат за московской печатью и с подписью Крупской. Но на просьбу показать молельню ответил категорическим отказом: община не позволит. Долго думал Черницын, как уговорить несговорчивого старовера, а потом вдруг достал кисет с махоркой, свернул цигарку и прямо под божницей - не божница, а целый иконостас,- сидя в сутках, закурил. Жена Дениса с укоризной посмотрела на него. "У нас не курят, мил человек".
Черницын знал, конечно, что в староверских домах категорически запрещено курить. Он извинился и поднялся наверх, в отведенный ему для постоя добротно отделанный мезонин. И стал терпеливо ждать. Он знал, что еще в Москве Денис пристрастился к курению, а в староверских деревнях не только с махоркой, даже с самосадом трудно. И действительно, не прошло и получаса, как Денис пожаловал в мезонин. Он долго крепился, вдыхая табачный дым, который буквально плавал в тесовой комнатенке, тянул разговор о том, о сем, а потом, не выдержав, сказал:
- Мил человек, дай разок затянуться, давно махрой не баловался.
Завернув толстенную цигарку, поблагодарил. А когда докурил до конца, Черницын вновь задал ему вопрос о молельне. И в ответ на отказ сказал:
- Не пустишь - всем старикам расскажу, что куришь. Не быть тебе больше наставником.
И эта угроза возымела действие. Денис пообещал уговорить стариков: "Покажу им мандат из Москвы, может, сдадутся". А наутро в сопровождении всей общины - окладистые бороды, насупленные брови, злые, недоверчивые глаза - Черницын с трепетом и любопытством переступил порог молельни. Черные от времени иконы, старинные, в кожаных переплетах книги, деревянная резная утварь - все это притягивало, манило к себе знатока и коллекционера. Но под низким потолком молельни нависала такая гроза, что неосторожного слова было достаточно, чтобы произошел взрыв. Поэтому Черницын сдержался и равнодушно осмотрел все вокруг, а когда закончил, сказал: "Благодарствуйте. А взять я у вас ничего не возьму". И вдруг обнаружил, что эта фраза возымела совершенно неожиданное действие! Староверы обиделись: "Что же мы, хуже других, что ли?"